Философ и журналист Борис Межуев — о том, как Россия смогла выиграть дипломатическую партию, не пожертвовав ни одной фигурой
Думаю, каждый, кто смотрел или слушал прямую трансляцию из зала заседаний Генеральной Ассамблеи ООН, уже примерно понимал, что скажет российский президент, когда завершал свое выступление президент США.
Барак Обама импровизировал, говорил, не опираясь на письменный текст, и как будто был в ударе. И, увы, он никогда не звучал так неубедительно, никогда его аргументы не выглядели столь беспомощно. Можно было не сомневаться, что на каждое высказывание у Путина в запасе имелось возражение, и я уже предчувствовал ту интонацию, с какой это возражение будет озвучено российским лидером.
Асад — диктатор, говорил Обама, и его режим не имеет ничего общего с демократией, он исключает из политической жизни большое число граждан Сирии. Было понятно, что Путин с полным основанием укажет почтенной аудитории на то, к чему в итоге привели усилия США насильственно насадить демократию на Ближнем Востоке и в Северной Африке, чем обернулись интервенция в Ирак и бомбежки Ливии, в какой кромешный ад превратилась большая часть территории Сирии, какую цену заплатили за американскую авантюру государства Юга Европы.
Обама начал говорить что-то уже совсем невозможное о преимуществах демократии как государственного строя вообще — это было ниже всякой критики, поскольку, как всем известно, ни в одной из мусульманских стран, кроме, возможно, очень специфического строя в Иране и очень проблематичной конструкции в Турции, нет демократии. В Египте ее попытались установить при поддержке лично Обамы, и теперь об этом американцы стесняются вспоминать.
